Всю жизнь меня тянуло к ярмарочной пестроте. Отчего-то люблю все яркое и модное. Хлебом не корми, дай прикоснуться к чему-нибудь экстравагантному.
Как-то пригласили меня на выставку в Союз художников на Большую Морскую. Художник весь из себя модный-размодный и тема у него на злобу дня. Тоже модная-размодная. В общем, космическая тема. Сейчас все по космосу тоскуют. Время нынче такое, видимо, на земле людям тесно стало.
Одной скучно болтаться по выставкам, взяла с собой девчонок, целых пять штук. Хорошая получилась компания, мне за пятьдесят, девчонкам слегка за двадцать. Не хотели идти, так я соблазнила женихами, дескать, на выставке мужики все богатые, с тугими кошельками. Вдруг кому-нибудь приглянетесь, может, замуж возьмут, картины напишут, прославитесь, как Сальвадородалиевская Гала.
Нарядились в пух и прах, пришли на выставку, а там толпа, бомонд, высокопоставленные лица из Союза художников, режиссеры, издатели, и просто тусовщики. Простых художников маловато, зато на столе много выпивки, водка «Стандарт» в литровых бутылках, вино в двухлитровых бумажных пакетах, капроновые стаканчики, на закуску солнечные мандарины, наверное, для придания колорита.
Антураж бедненький, картины страшненькие, я вмиг заскучала. Девчонкам тоже не понравилось. Не сговариваясь, пошли в соседний зал, шепотом поругали модного-размодного художника, втихомолку посмеялись над незамысловатым угощением и принялись рассматривать картины, посвященные Ломоносову.
У дверей висела небольшая картиночка. А на ней печка. Светлая такая, теплая. Несколько раз я застывала перед ней, как магнитом притягивает к себе картиночка. На всякий случай взяла у администратора номер телефона художника. Та обрадовалась, видимо, я была первой на выставке, кто заинтересовался искусством по-взрослому.
Мы еще немного побродили по залам и, не прощаясь, тихо испарились. На следующий день я позвонила художнику. Разумеется, он заломил непомерную для меня цену.
- Пять тысяч! – воскликнул он.
- Неееет, это дорого для меня, - протянула я, - лучше обойдусь без искусства.
- Тогда – три! – сразу сбавил тон мой абонент.
- Ну ладно, созвонимся, - я решилась купить картиночку. Три тысячи – не деньги по нынешним временам.
Но время шло, дела кружились водоворотом, а я все надеялась, что картина выветрится из моей памяти, заплывет, затянет ее ряской, но прошел месяц, затем второй, а уже ближе к Новому году я поняла, что не могу жить без печки. Снова позвонила. Художник настороженно поинтересовался, не от меня ли ему звонили двое мужчин. Нет, не от меня, горячо заверила я. До мелких интриг я еще не дошла.
- Сбавьте цену! – потребовала я.
- Да вы что! И без того даром отдаю! – возмутился художник. – Это же настоящая монастырская печка! Не сбавлю!
Четыре восклицания в один присест. Не всякой женщине под силу такое выдержать.
- Какая же это печка? Это картина, - возразила я, - а печка под сто тысяч стоит. Даже самая маленькая.
- Нет, это не картина, это печка из монастыря! Настоящая! – стоял на своем художник.
Вот уперся так уперся. Все равно при встрече заставлю сбавить цену. Не уступлю! Хоть бы на пятьсот рублей сбавил. Блок сигарет куплю. У меня табак дорогой.
Встретились на Сенной. Высокий такой, симпатичный, внешне непьющий. И даже не сумасшедший. Я снова жалобно заныла.
- Сбавьте цену, я пенсионерка, у меня пенсия шесть тысяч рублей, хоть на пятьсот рубликов, - но по его глазам поняла, что не сбавит. Ни за что не сбавит. Стоит на своем и все тут.
- Это же настоящая монастырская печка! Холст, масло! – сказал, как отрезал художник.
Такой уже не сбавит цену. Он же уверен, что продает мне печку. Не картину, нет. Для него это печь, которую он когда-то увидел. Она осталась у него в голове. И теперь он продает мне свою голову. Кусочек своего мозга. Называется гиппокамп. Этот участок мозга преобразовывает краткосрочную информацию в долгосрочную. Гиппокамп бесценен. Его невозможно оценить в рублях, долларах и даже еврознаках. Я молча протянула деньги. Он в ответ картину. Он еще попытался навязать мне свои рекомендации по поводу рамы, но я даже слушать не стала. Никак не может расстаться со своим гиппокампом.
Я хотела повесить картинку на даче, но передумала. Она висит у меня в городской квартире. Светлая такая картиночка. На первый взгляд ничего особенного. Печка и печка. Но от нее веет теплом. За окном солнце и мороз, хотя окна не видно. Чувствуется, что на улице зима, самая настоящая. Без выкрутасов. Без январских гроз и ливней. Заслонка закрыта, но печка топится. Она ощутимо пышет жаром.
Когда я возвращаюсь домой из петербургской слякоти, из промозглого морока, первым делом смотрю на картину. Нет. Это не картина. Это настоящая монастырская печка. Она согревает меня высоким теплом настоящего чуда. Гиппокамп называется.