Я иду с холстом и висящим на плече этюдником вдоль стен Иверского Святоозерского Богородицкого монастыря и смотрю на разрушенную Никоновскую башню. В разбитых оконных проемах видны упавшие вековые балки, которые были поставлены в годы строительства обители в середине семнадцатого века, когда сюда прибыл патриарх Никон, привезший в монастырь копию с Афонской святыни – икону Божией Матери, именуемой Иверскою.
На самой вершине башни, среди старинных растрескавшихся кирпичей, приютилась маленькая березка, трепещущая золотом листвы на фоне синего неба, радостно приветствуя путника, прибывшего в обитель в светлый праздник Воздвижения.
Студеный осенний ветер гонит голубую волну, и она белой пеной шепчется у берега. На противоположной стороне Валдайского озера вытянулся маленький городок Валдай, в центре которого возносится силуэт церкви Апостолов Петра и Павла. В дымке солнечного дня золотые купола ее горят светом Разума и Чистоты.
Подойдя к главным воротам обители с восстановленной надвратной церковью святителя Филиппа, Митрополита Московского, я остановился…
Из ворот монастыря выбежала белая лошадка, впряженная в грузовую повозку, на которой во весь рост стоял парень, держа в руках вожжи. На телеге находился строительный мусор, который трудник вывозит из монастыря, закладывая им ямы на дороге.
На озере Святом идет работа по восстановлению обители. Звенит пила, работает мотор, поднимающий раствор на вершину колокольни. Над куполами Успенского собора кружат голуби.
Подгоняемые ветром, шуршат опавшие, подмороженные, сухие листья. На обнажающихся старых березах дрожит последняя, готовая сорваться в любую секунду, листва, чтобы опуститься на еще яркую зелень газона и выглянуть из травы золотом осени.
Я расставил треногу-этюдник, открыл крышку и, укрепив холст, стал смотреть на работу, которую написал утром. Вновь загремела знакомая повозка. Подъехав к Святым воротам, парень не спеша слез с телеги, привязал лошадку к широкому брусу коновязи, положил вожжи на оглоблю и, поправив упряжь, ласково потрепал рукой челку лошади. Затем, медленно, чуть робея, подошел ко мне.
- Бог в помощь, - тихо произнес он, низко поклонившись, и с явным любопытством стал разглядывать мой этюд.
На юноше был военный пятнистый бушлат, черная вязаная шапочка и синие спортивные штаны, заправленные в кирзовые сапоги. Лицо у паренька было чуть бледное, худое, с грустными голубыми глазами. На щеках росла редкая первая бородка и такие же редкие усы, подчеркнутые сочностью юношеских губ. Из-под шапочки спускались прямые волосы пшеничного цвета. По своим годам он был тонок и строен, как это бывает с молодыми людьми, которые переходят из подросткового возраста в более зрелый. С интересом рассматривая холст, он спросил:
- Дяденька, а чиво, вы – художник?
Юноша повернул голову в мою сторону, и я увидел его голубые глаза, подобные сегодняшнему осеннему небу, упавшему в зеркало Валдайского озера.
- Да, я художник.
- А, долго надо учиться на художника?
- Долго, - ответил я и рассказал ему где учился, сколько лет и когда закончил.
- Так долго!? Ничего себе… - произнес паренек, растягивая слова и оглядывая меня, широко раскрытыми глазами.
Ты, что спрашиваешь, может быть, тоже хочешь стать художником?
- Да, нет… Я, дяденька, просто из интересу, - спешно ответил юноша и, чуть помедлив, добавил: - Просто так…
- Ты, что же в монастыре? Ты инок?
- Нет, нет… - испуганно начал он, но помолчав, пояснил:
- Здесь я на послушании – я трудник.
- Давно?
- Скоро два года будет…
- Ему хочется поговорить, - подумал я и спросил: - Ну, и как живется?
- Хорошо… Все слава Богу. Я, дяденька, во славу Божию здесь… По благославению отца настоятеля…
Передо мной стоял паренек лет восемнадцати – двадцати, скромный и, по-видимому, добрый.
- Ты как попал в монастырь? Сам пришел или кто посоветовал?
На щеках юноши вспыхнул румянец, он чуть вздрогнул, и посмотрел в мою сторону. Я пожалел, что задал вопрос. Парень переступил с ноги на ногу, помолчал и, скрывая волнение, ответил:
- Да, дома… Мамка с папкой пили, дрались… - он замолчал и, доверительно взглянув на меня, пояснил:
- Убежал я из дома, дяденька, Хотел куда-нибудь уехать. На вокзале жил, а потом в милицию угодил… Там тетенька такая работала… - глаза его вспыхнули, - добрая такая… Она все расспрашивала, как да что, а потом посоветовала в монастырь, сюда уехать, к отцу настоятелю.
…Юноша глубоко вздохнул и продолжил:
- Здесь хорошо. Отец настоятель душевный, заботливый, не кричит, но требовательный. Послушание, какую работу даст – делать надо… Всегда проверит… Комнатку дали… - он показал на небольшое окно, завешанное тканью, в стене трапезного корпуса.
- А, что? У меня и кровать там, и кормят. Вот одежду дали, сапоги, а то я, дяденька, весь оборвался…
Наступило молчание.
- Ты, что же постриг принять хочешь?
Нет, дяденька, сначала послушником, - глаза его блеснули голубизной, на лице появилась улыбка. – Отец настоятель пообещал мне подрясник пошить… Батюшка, когда мы на послушании, не разрешает в подрясниках ходить. Работа у нас всякая… На послушании все, кроме батюшек, в рабочей одежде, а вот на молитве, так как положено…
- По праздникам в обители прихожан много бывает?
- Да! Особенно, когда владыка приезжает. У нас Святейший Патриарх Алексий был!...Прихожан даже по будням много. А рабочих рук все равно не хватает, - он показал на руины, - Скоро крышу на колоколенку поставят, ее прямо с кумполом привезут. Говорят, где-то в Валдае изготовливают. Сейчас там работы ведутся, готовят. Вон видите? – сказал он, поворачиваясь к башне.
На высокой широкой колокольне работало три человека. Один, внизу, раствор подавал, второй, наверху, ведро поднимал, а третий, на самом верху, кирпичи клал. Спокойно, без суеты шла работа.
- Много, однако, в монастыре сделано, - сказал я.
- Да, много, но дел все равно еще много. Вы, дяденька, никак батюшкой будете? – неожиданно спросил парень.
- Почему ты решил, что я батюшка?
- Да вид у вас такой, и говорите вы как-то душевно, и вообще, - он замолчал, оглядывая меня.
- Нет, я не батюшка, - в последнее время иконы для храмов пишу, во славу Божию, да вот, Господь сподобил, в деревне, где летом живу, часовню поставил… К нам туда отец Василий по праздникам приезжает из города Бологое. Юноша с любопытством взглянул, и я почувствовал тепло, идущее от него, что проявилось в голосе и готовности говорить… Ему, возможно, не хватало общения.
- Тебя кто-нибудь из родни навещает в обители?
- Нет, - он мотнул головой и продолжил, - тут к крестному ездил. Благославение у отца настоятеля спросил. Крестный недалеко живет, на поезде ехать надо… Батюшка на дорогу даже денежек дал.
- Как тебя встретил он?
- Кто? – не поняв моего вопроса, переспросил парень.
- Кто, кто? Крестный твой!
- Хорошо, хорошо… Обрадовался! – помолчал и добавил, - у него тетенька такая живет, - он замялся, - жена значит. Немного подумав, пояснил, - женщина тихая, приветливая… Накормили. Я там даже согрешил – мясо попробовал, очень уж тетенька меня уговаривала, - он робко посмотрел на меня, - кушай, да кушай. Вот я и согрешил – мясо съел. У нас тут не дают, нельзя… Отцу настоятелю на исповеди признался. Он добрый, отпустил…
Я взглянул на собеседника. Замерз смотрю парень, чуть дрожит. Руки посинели, пальчики у него тоненькие, как у девочки.
- Рукавичек у тебя нет?
- Нет, есть. Вот они, - он достал черные штопанные рукавички, - да я, дяденька, привык, не замечаю. За работой не холодно.
- Ты яблочко съешь? Не побрезгуешь?
Он улыбнулся и взял, положив яблоко в карман бушлата и, оказавшееся, кстати, у меня отварное яичко.
- Дяденька, мне уходить надо. У меня послушание…
- Ну, что же, иди с Богом.
Он прошел несколько шагов и оглянулся:
- Вы, дяденька, к нам еще приезжайте! Приедете?
- Если все будет хорошо, приеду.
Парень подошел к лошади, и вновь спросил меня:
- А вы в монастырском саду были? Сходите. Там на стене собора, с той стороны, где алтарь, кусочек мозаики сохранился! Посмотрите! Красиво! Вот в ту калиточку идите, - показал он рукой на дверцу, что в каменной низкой ограде была, - Если там на щеколде, ничего, отодвиньте и идите, ведь у вас благославение отца настоятеля имеется.
- Спасибо тебе, обязательно посмотрю.
Он вскочил на телегу, и она загромыхала по мостовой. Юноша, держа в руках вожжи, управлял белой лошадкой, которая, покачивая головой и помахивая пушистым хвостом, весело побежала в сторону Успенского собора.