Столовая, пронизанная лучами света, встречает апрельское утро дрожащим кружевом солнечных зайчиков, игрой бликов на мебели и предметах чайной посуды, расставленной на большом обеденном столе.
Начищенный старинный серебряный самовар блестит и отражает в полированных гранях краски комнаты и весеннего сада.
Белоснежный заварной чайник с голубыми щечками торжественно возвышается над кипящим самоваром, в узорчатых отверстиях поддувала которого светятся красные угольки, отчего приятно пахнет дымком, и свежим весенним воздухом, вливающимся в столовую через раскрытую стеклянную дверь, ведущую на террасу.
В комнате тихо и уютно. Витольд сидит в дубовом, обтянутом черной кожей кресле за столом. Ему не терпится поскорее покончить с завтраком. Он пьет душистый крепкий, почти черный чай и смотрит через окно в сад, наблюдая свежее ясное утро чуть с голубизной легкого заморозка.
Снег почти сошел, только кое-где под деревьями, да в ямах лежит тяжелыми плюхами. Сквозь кроны деревьев проглядывает весеннее небо. Птицы, прилетевшие с юга, радостно приветствуют друг друга бесконечными песнями. Особенно выделяется звонкая песня зяблика. На чердаке воркуют голуби, кричат грачи и галки, создавая гомон и суету беспрестанными перелетами.
Витольд вышел на террасу. Этюдник, стульчик и зонт стоят у перил. Мохнатая зимняя шапка, варежки на заячьем меху и полушубок, с откинутой подкладкой из светлой овчины, лежит на белом деревянном диване, прогреваясь на солнышке. К ножке круглого, грубо сколоченного стола, прислонились высокие валенки в калошах. Рыжий кот Кошарик вытянувшись на полу сладостно дремлет.
День обещает быть теплым. Серебриться под лучами солнца, пробивающаяся травка и спешат ручьи, играя всполохами света. Художник, вбирая красоту весны, вглядывается в кружево пробудившейся природы, которая заставила трепетать переполненную восторгом чуткую душу.
Он решительно вошел в дом и через несколько минут появился, держа в руках высокие русские сапоги. Присел на ступени и, щурясь от слепящего солнца, привычными движениями стал наматывать портянки, продолжая следить за садом, отыскивая новые невиданные ранее картины и, слушая чарующие песни всегда новой и неожиданной весны. Натянув сапоги, быстро встал, притопнул ногами, пробуя обновку,… поднял шубу с дивана и почувствовал особый запах нагретой солнцем белой овчины, улыбнулся, обмотал шарф вокруг шеи, накинул ушанку и крикнул в раскрытую дверь:
- Ну, я пошел…
Повесил на правое плечо этюдник, на левое - зонт. Взял складной стульчик и остановился…
- Куда пойти?
Постоял, оглянулся и медленно побрел по аллее в сторону деревни Маяк.
Мокрая, мягкая, покрытая прошлогодними листьями, земля чуть чавкала под ногами. На веточках ивы уже раскрылись белые пушистые комочки.
Он шел, широко расставляя ноги и ловя в дуновениях весны знакомые ароматы преющей земли и старых листьев, вдыхая чистый апрельский воздух, в котором угадывался легкий запах дымов из соседних деревень.
Витольд расстегнул полушубок и пожалел, что взял теплый шарф, который свисал почти до колен.
Пересек мелколесье. Вышел на покрытую остатками тонкого льда голубеющую среди озимых полей дорогу.
Молодые березки и осинки чуть дрожали на фоне высокого чистого неба, какое бывает в безветренные дни светлой апрельской Пасхи.
Художник поднялся на бугор. Вышел в поле. Обернулся. В темнеющих ельниках стояла дача «Чайка», окруженная розовеющими макушками весенних берез.
Проснулась земля от зимней спячки.
Дрожал горизонт, переливаясь жемчужными видениями слегка затуманенных картин.
В. Бируля прошел еще несколько шагов и резко обернулся, жадно разглядывая пейзаж. Он, как настоящий охотник, застыл, увидев озимое поле, покрытое голубеющей в дали зеленью, и парящую на теплом солнышке дорогу с выглядывающей из-за бугра деревушкой Маяк с ее амбарами, сараями, редкими избами. Еще дальше, у самого горизонта, тянулась деревня Яковлево, за которой - медвежья тропа, ведущая в лесную и далекую - Тупики.
Сняв этюдник с плеча, расставил стульчик. Хотел было открыть зонт, но положил его на землю, раскрыл крышку этюдника и быстрыми привычными движениями начал выдавливать краски на палитру. Небольшая картоночка была уже заранее вставлена в держатель…
Держа в левой руке кисти, он посмотрел вперед. Подлил разбавитель в масленку и быстрым движением поддел белила, чуть ультрамарина, прошелся по палитре, беря тональность, смягчил синеву косточкой, добавил охры и начал писать! Надо успеть схватить состояние. Он смотрит на пейзаж, скользит глазом по палитре и этюду, спешно выдавливает краски, меняет кисти…
Широкими мазками наметил небо. Чуть касаясь картона взял передний план, к нему средний – поле с озимыми. Работа пошла. Витольд почувствовал - ловит состояние! Держит общий тон. Удачно ввел касание неба с горизонтом. Ввел дымящуюся в мареве полоску леса, к ней несколькими мазками наметил избы.
Откинулся всем корпусом назад, разглядывая работу с расстояния. Прищурился, наклонил голову набок, потом на другой, и, отодвинув палитру, начал искать необходимый тюбик.
Из-за бугра показалась телега. Мужик, сидящий на ней, выглянул из-за крупа лошади, издали разглядывая сидящего на дороге человека.
- Эво, мать такая, да это же никак барин, Квитолий Квитаныч, – пробормотал Евстигней, вытирая нос о рукавицу; дернул левой вожжей, направляя кобылу в поле к озеру.
Лошадь пошла медленнее по мягкой оттаявшей земле, объезжая сидящего на дороге художника и делая большой круг.
Евстигней - мужик из Ванюнькино, хорошо знал крутой характер барина, а потому решил на всякий случай «отъехати от яво подалече». Сняв шапку и вытягивая тощую гусиную шею, пытался разглядеть мудреное и непонятное баловство, которым занят художник.
- Планты сымат, – размышлял Евстигней с понятем качая головой, - Вчерася малевал в Сигово, а нонча тута балует, виды срисавыват.
Витольд, не замечая Евстигнея, писал, спеша скорее закончить этюд. Он всегда помнил уроки своего учителя, Исаака Ильича Левитана – чем меньше этюд, тем меньше ошибок. И знал причину – этюды надо писать быстро, почти мгновенно, ибо состояние в природе изменчиво и каждую секунду меняется, предлагая новые колористические задачи и живописные решения.
Наконец, художник положил ящик с красками на землю, поднялся со стульчика и, рассматривая этюд, медленно вынул из внутреннего кармана серебряную сигаретницу с золотой монограммой, отвел кнопку затвора, вынул плотно скрученную солидную сигару, привычным жестом покрутил ее в руке, смачно щелкнул крышкой и, вспыхнув зажигалкой, закурил.
Этюд получился. Держа между пальцев сигару, оглянулся. На телеге, положив руки на колени, ехал Евстигней. Лошадка, покачивая головой, подъезжала к усадьбе, выезжая на твердую дорогу.
- Едет в Сигово, - подумал Бялыницкий и благодарно улыбнулся.
- Надо же, - уважает. Объехал, чтоб не мешать…
В дымке весеннего воздуха дышала земля, а в голубизне дали под чистым апрельским небом, плавилась в красках весны деревенька.
Он затянулся. Сигары были хорошие английские с великолепным букетом. Их привезли ему из Санкт-Петербурга, и тут же поправил себя:
- Из Петрограда, - вспомнил – из Ленинграда…
- Из Ленинграда, запомни, наконец, из Ле-нин-гра-да! – однако махнул рукой. Стал собирать этюдник, складывая в него краски и кисти…
Илл.
Утро переходило в день. Стало совсем тепло. Художник, сделав круг по полям, вышел на берег озера и по тропинке пришел к мосткам, где хранились под большими лапами елей перевернутые лодки. Здесь, в протоке между островом и берегом, был твердый лед.
Оставив этюдник и сняв полушубок, он по тропинке пошел по льду на остров, чтобы взглянуть еще раз на чудо года - Весну Красавицу!